Шесть дней Рим полыхал, как факел, в самый жаркий месяц июль 64 года н. э. Шесть дней кроваво-красное зарево поднималось над долиной Тибра, и воды его окрасились в цвет пурпура. И все эти дни стоял несмолкаемый человеческий крик. Хроники того давнего времени не сохранили сведений о числе жителей, погибших во время пожара. Но это были многие сотни, а может быть и тысячи людей.
За шесть дней дотла сгорела столица Римской империи, в пламени исчезли дворцы, храмы, библиотеки, бани, конюшни, статуи императоров и богов. Шесть дней метались люди, пытавшиеся спасти свое добро от огня, шесть дней пламя свободно разгуливало по улицам.
«Пожары в Риме случались довольно часто, и столь же часто их сопровождали бесчинства и грабежи, особенно в кварталах, населенных бедным людом и варварами», — так описывал пожар Рима в своем знаменитом романе «Камо грядеши?» польский писатель Генрик Сенкевич.
…Праправнук божественного императора Августа, Нерон был сыном Агриппины — пятой жены императора Клавдия. По преданию, Агриппина отравила слабовольного Клавдия и на его место предложила своего сына Нерона. И преторианцы, элитная охрана дворца, провозгласили его своим предводителем, а потом заставили сенат утвердить его императором всего Рима.
В романе немецкого писателя Лиона Фейхтвангера «ЛжеНерон» рассказывается о том, как у этого императора зародилась мысль поджечь город. Он ненавидел бедноту, его раздражали узкие, тесные улицы. Когда, сидя в паланкине, он вынужден был останавливаться, до его чутких ноздрей доносился запах гниющих овощей и тухлого мяса, крики уличных торговцев и отвратительный крик ослов. В голове императора зарождались жестокие и злые мысли: бросить на арену живых людей, которых он обвинил в нарушении римской веры (христиан), а с другой стороны хотелось прославить себя…
Это была, однако, художественная версия. Но древнеримский писатель, автор знаменитой книги «Жизнь двенадцати цезарей» Гай Светоний, на которого очень часто ссылаются современные ученые, тоже утверждал, что Рим поджег Нерон — человек, не ведавший жалости ни к своему народу, ни к своему отечеству. Именно Нерон, услышав от кого-то фразу, высказанную в сердцах: «Когда умру, пусть земля огнем горит!» — поправил собеседника, сказав: «Нет, пусть горит, пока живу!». Вот как отвечает на вопрос о поджоге Рима Гай Светоний.
«Словно ему претили безобразные старые дома и узкие кривые переулки, он поджег Рим настолько открыто, что многие консуляры ловили у себя во дворах его слуг с факелами и паклей, но не осмеливались их трогать; а житницы, стоявшие поблизости от Золотого дворца и, по мнению Нерона, отнимавшие у него слишком много места, были как будто сначала разрушены военными машинами, а потом подожжены, потому что стены их были из камня. Шесть дней и семь ночей свирепствовало бедствие, а народ искал убежища в каменных памятниках и склепах. Кроме бесчисленных жилых построек, горели дома древних полководцев, еще украшенные вражеской добычей, горели храмы богов, возведенные и освященные в годы царей, а потом — пунических и галльских войн, горело все достойное и памятное, что сохранилось от древних времен. На этот пожар он смотрел с Меценатовой башни, наслаждаясь, по его словам, великолепным пламенем, и в театральном одеянии пел «Крушение Трои». Но и здесь не упустил он случая для добычи и поживы: объявив, что обломки и трупы будут сожжены на государственный счет, он не подпускал людей к остаткам их имуществ; а приношения от провинций и частных лиц он не только принимал, но и требовал, вконец исчерпывая их средства».
Спор этот ведется вот уже на протяжении почти двадцати столетий, в разное время выдвигались различные версии о пожаре в Риме. Одни историки обвиняли во всем Нерона и говорили, что в один прекрасный момент обстоятельства сложились так, что император нашел случай избавиться от несносной матери, бесполезной жены и ревнивого мужа любовницы. Вот так будто бы и зародилась в его голове мысль, ужаснувшая бы и самого величайшего злодея. Он решился поджечь свой дворец, который был соединен с домом его возлюбленной Епихарисы, чтобы погубить тех особ, которые (как он мыслил) мешали его благополучию. Ни прекрасное украшение и великолепие дворца, ни сокровища и собранные в нем древности и редкости — ничто не могло отвратить Нерона от его ужасного намерения. Так это обширное здание, украшение Рима, в одну минуту сделалось добычей пламени.
Впоследствии вспоминали, что у Нерона была чуть ли не прирожденная страсть к огню, которую он проверял еще в детстве: будущий император охотно играл со сверстниками в «пожар Трои»… А теперь он удалился на Капитолийский холм и оттуда смотрел на ужасное свое деяние. Бесчисленное множество жалобных стонов было обращено к Нерону, но он не растрогался от плача и рыданий, которые доносились к нему со всех сторон. Вместо этого он, облачившись в актерское платье Аполлона, пел стихи на разрушение Илиона. Его придворные видели свои объятые пламенем дома, однако вынуждены были оставаться с императором и рукоплескать ему.
Но это только одна из версий. Другие исследователи столь же яростно приводили исторические доводы, оправдывающие императора. Русский писатель А. В. Амфитеатров посвятил Нерону четырехтомное произведение «Зверь из бездны». В нем он приводит многие исторические свидетельства древних людей как pro, так и contra. Однако все историки сходятся в том, что бедствие это было для древнего Рима катастрофическим. Никогда еще до тех пор пожар не причинял Риму такого страшного и ужасного вреда.
Пожар начался в ночное время в той части цирка, которая была смежной с Палатинским и Целийским холмами. Пламя, перекинувшись на соседние кровли, распространялось даже с какою-то непонятною быстротой. Огонь внезапно распространился по лавкам, наполненным легковоспламеняющимися товарами, и вскоре весь этот квартал полыхал, как огромный костер. Не было там ни дома, огражденного забором, ни храма, окруженного высокими стенами, никакого другого препятствия.
Пораженным римлянам пожар представлялся зрелищем тем более ужасающим, что помощь и тушение его представлялись невозможными. Прежде всего потому, что огонь распространялся очень быстро, а кроме того — искривленные во все стороны улицы древнего Рима и огромные здания препятствовали движению. Пламя добиралось до самых высоких башен, и многие римляне стали считать, что сами боги умножают свирепость огня.
С ужасающей быстротой пламя охватило многие улицы, а лощина между Авентинским и Палатинским холмами дала огню страшную дополнительную тягу. А. В. Амфитеатров пишет, что «отделанная в мрамор и дерево она превратилась в исполинскую трубу, через которую пламя ринулось к Форуму, зданиям Велабра и Карина. Совершенно выгорела Священная улица с храмом Весты, храм Геркулеса на Скотопригонном рынке и многие другие здания. За эти дни были истреблены огнем произведения целых веков — все, что было великолепнейшего в этом пышном городе».
Со всех сторон доносились крики и вопли тех, кто погибал под обломками рушившихся зданий. Женщины, обливаясь слезами, бегали по улицам, по которым еще можно было проходить, и разыскивали своих разбежавшихся от страха детей. Некоторые из растерявшихся и обезумевших римлян пытались еще как-то бороться с пламенем, чтобы спасти хоть малую часть своего имущества. Были среди них и такие, кто ужасался смерти меньше, чем бедности, до какой они были доведены этим бедствием, и сами бросались в пламя. Много людей погибло в огне, потому что при быстром, почти мгновенном распространении пожара и скученности населения в тесных улицах и закоулках столицы иначе и быть не могло. В Риме теснилось и металось в смертельном ужасе миллионное население. «Одни выносили больных, другие стояли неподвижно, третьи суетились. Иной оглядывался назад, а между тем пламя охватывало его спереди и сбоку; некоторые думали, что они уже далеко убежали от пожара, и также попадались. Одни, несмотря на то, что могли бы спастись, погибали из любви к ближним, которых не могли спасти. Никто даже не смел защищаться от пламени, со всех сторон грозные голоса запрещали тушить пожар. Некоторые явно бросали на дома зажженные факелы, крича, что им это приказано; может быть, для того, чтобы им удобнее было грабить, а может быть, и в самом деле по приказанию», — писал историк.
Когда вспыхнул пожар, Нерон находился в Анциуме. Он возвратился в столицу, когда огонь уже приближался к его резиденции. Ужас величественного зрелища привел императора в восторг, потому и сложился впоследствии рассказ, что он любовался пожаром с высокой башни в Меценатовых садах и в театральном костюме, с венком на голове и лирой в руках воспевал такую же огненную смерть священной Трои.
Из четырнадцати частей Рима — три совершенно сровнялись с землей, от семи остались одни почерневшие стены, и только четыре части римской столицы были пощажены огнем. Чем было заменить теперь священную ограду Юпитера Стратора, дворец Нумы Помпилия, пенаты греческого народа, чудеса греческого искусства? Погибли в пламени многие величественные храмы и здания, самые драгоценные римские древности, исторические дома полководцев, украшенные добычами былых побед, трофеи и предметы культа римлян.
На современного туриста двухтысячелетний Лондон отнюдь не производит впечатления старинного города. Действительно, здания, которым больше 400 лет, здесь можно пересчитать по пальцам. И на это есть своя причина. Радикальное «омоложение» Лондона произвел страшный пожар 1666 года, который едва не стер город с лица земли.
Роковая искра вспыхнула в воскресенье 2 сентября 1666 года, в два часа ночи, в пекарне Томаса Фаринера в Пуддинговом переулке. Причины пожара остаются неясны — современники обвиняли в поджоге католиков, хотя виной всему, возможно, была плохо прикрытая вьюшка. Как бы то ни было, но уже к полудню пылали половина Лондонского моста и триста домов в северной части города. К концу вторника из-за сильного ветра погибли собор Святого Павла и Гилдхолл, а фронт огня протянулся огромной дугой от Темпля до предместий Тауэра. Саму королевскую цитадель спас военный флот, разбомбивший близлежащие кварталы, но это была единственная удача пожарных. К счастью, в среду, когда судьба города была, казалось, предрешена, ветер неожиданно спал, и к пятнице пожар удалось потушить.
Спасать, собственно, было уже нечего: город представлял собой выжженную пустыню. Огонь поглотил 13 200 домов и 87 церквей. Ущерб был оценен в 10 млн. фунтов стерлингов, притом что годовой доход мэрии равнялся 12 тысячам фунтам. Единственным отрадным моментом было то, что жертвами огня каким-то чудом стало всего восемь человек.
Пожар бушевал в течение пяти дней — главным образом потому, что в Лондоне XVII века не было средств для борьбы с пожарами таких масштабом, особенно после того, как пожар начал распространяться бесконтрольно. После окончания пожара и начала восстановления города, была создана первая в мире муниципальная пожарная служба. Также после пожара была организована первая мире страховая компания, страхующая от пожаров.
Английский общественный деятель и летописец Сэмюэль Пепис писал впоследствии об этом пожаре:
«Лейтенант Тауэра говорит, что он начался сегодня утром в королевской пекарне на Пудинг-лейн и что он уже сжег Церковь Сент-Магнес и большую часть Фишстрит. Несчастные люди — они остаются в своих домах, пока огонь не подберется прямо к ним, а потом бегут к лодкам или карабкаются по лестницам уводы. И среди всего прочего несчастные голуби, не желающие улетать из своих домов, летающие у окон и балконов, пока не упадут с опаленными крыльями.
Мы видели, как разрастался пожар, как он становился темнее и больше. Распространяясь по крышам, башням, между церквями и домами, поднимаясь все выше и выше по холму к центру города; это не какой-нибудь приятный глазу обычный огонь, это жуткое злобное пламя. Мы видели этот пожар, это была просто сплошная огненная дуга от одного конца моста до другого; эта дуга изогнулась по склону холма, и длина ее была больше мили; все было охвачено пламенем сразу; и слышен был только ужасный рев пламени и треск пылающих и разваливающихся домов».
Предпринималось много попыток справиться с этим пожаром. Чтобы остановить его, пожарники растаскивали на части стоящие на его пути не затронутые огнем дома. Это не очень нравилось жителям этих домов — многие сомневались в том, что их домам грозит опасность. Кожаные ведра с водой бесконечно двигались по длинным цепям людей, вода выливалась на огонь. Британские военные моряки, чтобы остановить распространение пожара, взрывали дома, используя порох. Пожар прекратился как только затих ветер.
Сразу после «Великого пожара» раздавались призывы оставить Лондон и построить столицу в другом месте. Однако Совет олдерменов принял решение отстроить город заново.
К 1672 году Лондон был в основном восстановлен, но уже не деревянным, а кирпичным. Из 51 воссозданной после пожара церкви 50 были построены по проекту архитектора Кристофера Рена. Целый лес его фирменных шпилей и сегодня во многом организует городское пространство. Он также спроектировал знаменитую колонну со статуей Карла II, отмечающую место возникновения пожара и воспевающую избавление города от козней католиков-поджигателей.
Московский пожар 1812 года произошел 14−18 сентября (2−6 сентября по ст. ст.) во время оккупации войсками Наполеона I Москвы.
13 сентября (1 сентября по ст. ст.) 1812 года на военном совете в Филях Михаил Кутузов приказал оставить Москву без боя. Вместе с войсками из города ушла большая часть населения. В первый же день вступления французских войск в Москву начались пожары, продолжавшиеся несколько дней и опустошившие город.
Первыми загорелись москательные и скобяные ряды, здания за Яузским мостом и на Солянке, вокруг Воспитательного дома, магазины, лавки, винный двор, барки с имуществом артиллерийского и комиссариатского департаментов.
Постепенно огонь распространился на все Замоскворечье, Пятницкую, Серпуховскую и Якиманскую части, перекинулся через Москву реку в Яузскую и Таганскую части, охватил несколько улиц Пречистенской части, вторгся в Немецкую слободу. В ночь с 18 на 19 (с 6 на 7 по ст. ст.) сентября пожар достиг наибольшей силы. В дальнейшем пожар стих, однако в отдельных местах возникали его новые очаги, горевшие вплоть до выхода французской армии из Москвы.
Из 9158 жилых домов пожар уничтожил 6532, из 8521 лавки — 7153, из 329 церквей — 122. Более других пострадали Китай-город и Земляной город.
Сгорел университет с его архивами, коллекциями, библиотекой, а также многие усадьбы с бесценными собраниями произведений искусства, в том числе сгорел единственный экземпляр «Слова о Полку Игореве» из собрания Мусина-Пушкина.
В результате пожара погибли более 2000 тяжелораненых российских солдат, оставленных (как тогда было принято) на попечение противника из-за невозможности эвакуации.
Кутузову пожар позволил оторваться от неприятеля, который более недели не знал о местонахождении русской армии, дать кратковременный отдых войскам, совершить Тарутинский марш маневр на Калужскую дорогу. Разорительные для Москвы последствия пожара устранялись около 20 последующих лет.
Вопрос о причинах пожара Москвы 1812 года вот уже более 190 лет волнует умы ученых историков. Версии, высказываемые различными авторами, называют его виновниками или московского генерал-губернатора Ростопчина, или неприятельскую армию, или патриотический подвиг неизвестных русских героев. Существовали в разный период и версии о причастности к пожару Александра I и Кутузова.
Версия о гибели Москвы от рук французских солдат активно использовалась русским правительством в пропагандистских целях. Уже в правительственном сообщении от 29 (17 по ст. ст.) октября 1812 года вся ответственность за пожар возлагалась на наполеоновскую армию, а поджог был назван делом «поврежденного умом». В одном из императорских рескриптов от 1812 года на имя Ростопчина указывалось, что гибель Москвы являлась спасительным для России и Европы подвигом, который должен был прославить русский народ в истории, результатом Божьего промысла, а в другом назывался виновник пожара — французы.
Среди тех, кто не сомневался в ведущей роли генерал-губернатора Москвы Ростопчина в организации пожара — русский историк Дмитрий Бутурлин, который писал, что «не могши сделать ничего для спасения города ему вверенного, он вознамерился разорить его до основания, и чрез то саму потерю Москвы учинить полезной для России». По Бутурлину Ростопчин заранее приготовил зажигательные вещества. По городу были рассеяны наемные зажигатели, руководимые переодетыми офицерами полиции.
Историк Александр Михайловский-Данилевский также не сомневался в приказе Ростопчина, считая это личной инициативой графа, но добавлял, что ряд зданий загорелся из-за патриотического порыва москвичей, а позже — грабежа французов и русских бродяг.
Существовали и другие точки зрения. Так в 1836 году историк Сергей Глинка выдвинул версию, что Москва сгорела в силу ряда обстоятельств, по Божьему Провидению, как он полагал, что Москву сожгла «война; война безусловная, война какой не было на лице земли с того времени, когда гибель человечества стала ходить в громах и молниях».
Сторонником версии, что Москва загорелась в силу случайных обстоятельств, был и Лев Толстой. В романе «Война и мир» он писал: «Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей — не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотно и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое».
В советское время вопрос о причинах московского пожара принял политическую окраску. Если первые советские историки не сомневались в решающей роли Ростопчина, то в дальнейшем историография по данной проблеме носит на себе идеологический отпечаток.
В хронологическом порядке для работ разных десятилетий характерно зачастую противоположное отношение к проблеме. Так в 1920-х годах господствовало мнение, что пожар был организован русскими. В 1930-е годы Евгений Звягинцев предположил, что его причиной являлась «неряшливость в обращении с огнем французов». В 1940-е годы прозвучала позиция Милицы Нечкиной, что пожар — проявление патриотизма русского народа, но без указания конкретных лиц. В 1950 году появилось первое в советские годы серьезное исследование Ивана Полосина, утверждавшего, что пожар это выражение патриотического подъема москвичей, но его главной причиной был приказ Кутузова. Наконец, в 1951—1956 годы оформилась версия Любомира Бескровного и Николая Гарнича о том, что французы сознательно жгли Москву. К ним в 1953 году присоединились Нечкина и Жилин. Указанная концепция господствовала в 1960—1970-х годах.
В настоящее время, по мнению ряда экспертов, при рассмотрении причин московского пожара 1812 годы необходимо применять комплексный подход. Очагов у пожара было несколько, поэтому возможно, что в той или иной мере верны все версии.
В 1871 году Чикаго, расположенный на берегу озера Мичиган, был вторым по величине среди других американских городов. Тогда в нем проживали немногим более трехсот тысяч человек, но в последние годы город усиленно строился, естественно, увеличивалось и его население.
Наиболее притягательным для граждан был, конечно, центр города, где располагались красивые, отделанные мрамором гостиницы, открывались новые казино и банки. По вечерам разодетые чикагцы направлялись в театры и оперный зал. Рядом с городом располагались и многие сельскохозяйственные фермы, и Чикаго по праву считался богатым городом.
За короткое время он стал центром торговли зерном, в нем сосредоточились центральная биржа, фирмы, связанные с железнодорожным и сельскохозяйственным машиностроением, возникали новые компании. А вот окраина, как всегда, была заполнена простыми деревянными лачугами, в которых ютился бедный люд.
В основном, все новые здания сооружались из камня, но и дерево активно шло в ход. Из этого легкого и удобного материала по-прежнему возводились небольшие рестораны и кафе, делались крыши, стены и перекрытия в жилых домах, из дерева клали мостовые и тротуары. Поэтому огонь, начавшийся за городом на одной из сельскохозяйственных ферм, легко и быстро с окраины по деревянным строениям перебрался в цветущий и шумящий центр, уничтожив на своем пути все банки и гостиницы, а также гордость жителей — оперный зал.
День 8 октября 1871 года никак не напоминал осень. Уже полтора месяца на город не упало ни единой капли дождя. Казалось, что сушь пришла в Чикаго и поселилась в нем надолго. Может быть, до зимних холодов. В тот день вечером, когда солнце скрылось за озером, на сельскохозяйственной ферме Патрика Олери началась вечерняя дойка коров.
Как говорили потом очевидцы, одну из своих буренок доила сама миссис Олери. В стойле было темновато, и она, как это делала не раз прежде, принесла керосиновую лампу и поставила ее на стог сена недалеко от коровы. По неизвестной причине корова, видимо, неожиданно взбрыкнула и копытом ударила по горящей лампе. От одной искры, запалившей сено, сгорел целый город.
На эту тему позднее появилась даже картина неизвестного американского художника, который на своем полотне изобразил дойку: на низенькой скамеечке испуганная миссис Олери со вскинутыми руками, позади ее — опрокинутая керосиновая лампа и начавший полыхать пожар.
На суде миссис Олери все категорически отрицала. По ее словам, в то вечернее время она не находилась в стойле, не доила коров, а мирно почивала в своем доме, в своей постели.
Правда, концы с концами тут не очень-то сходились. Свидетели утверждали, что как раз в это время обычно начиналась вечерняя дойка коров и проводилась она регулярно не только на ферме Патрика Олери.
Как бы там ни было, именно в это вечернее время, когда проходила дойка коров, запылала его ферма. Распространению огня способствовали запасы сухого сена, которые имелись как на ферме, так и возле нее. За фермой Олери вспыхнула и соседняя. Огонь был настолько силен, что думать о тушении значило просто терять время.
Обе фермы полыхали, как факелы. Ожидалось, что на этом все и кончится. Уже были вызваны пожарные, уже собравшийся народ обсуждал, удастся ли восстановить фермы, как внезапно задул сильный зюйд-вест, и пламя запылало с удвоенной силой. Неожиданно для всех оно перебросилось на жилые дома, стоявшие на противоположной стороне дороги. Такого никто не ожидал.
Прибывшим пожарным не оставалось ничего другого, как просить подкрепления. Жители в панике выскакивали на улицы, пытаясь спасти свой скарб. Пожарные старались отсечь пламя, не дать ему распространиться на другие улицы, но все их усилия не приносили никакого успеха. Огонь рвался наружу, и ничто не могло его остановить. Пламя перебрасывалось на крыши стоявших рядом домов, и бороться против такого мощного пожара было практически бесполезно.
Ситуация усугублялась еще тем, что на пути пожара попадались сплошные деревянные сооружения: склады с лесом, спиртным, мебелью, ангары с коврами, тканями, обувью, хранилища каменного угля, элеваторы с зерном — то есть все самое горючее, что только может быть в городе. Впоследствии подсчитали, что степень распространения огня равнялась скорости движения пешехода. Жар на улице был настолько силен, что целый шестиэтажный дом сгорал в среднем за шесть минут. В такой атмосфере даже мрамор начинал плавиться, сверху летели раскаленные камни.
Здание Первого национального банка считалось полностью застрахованным от пожара, оно было из камня, железа и стекла, и огненной стихии там нечего было делать. Но люди ошибались — оно сгорело за те же пять минут. Вот так и получилось, что после начала пожара на окраинной ферме огонь добрался до центра и охватил весь город.
Два журналиста из местной газеты «Чикаго дэйли трибюн» писали об этом пожаре следующее: «Пламя охватывало здание с одной стороны, а через пару минут оно проглядывало уже с противоположной. Внутри здания начинался огненный вихрь, пламя неудержимо тянулось вверх. Мощные вихревые огненные потоки легко схватывали переборки, стены, добирались до крыш и перебрасывались на соседние здания, и вся ситуация повторялась. Распространению пожара способствовал поднимавшийся в ночное небо горевший пепел, который относился ветром в сторону и падал на крыши других зданий.
Пожар распространялся, в основном, в северо-восточном направлении и достиг озера. Бежавшим от пожара жителям, собравшимся на берегу, представлялось страшное и вместе с тем величественное зрелище. Мятущееся над городом красное, оранжевое, синее и зеленое пламя… Кое-где раздавались взрывы, и в небо взлетали снопы искр, доносилось дикое ржание лошадей, которых не успели выпустить на волю».
К счастью, число погибших было невелико, но около ста тысяч жителей потеряли всякий кров и ютились на окраинах, строя себе деревянные времянки. На площади в девять квадратных километров остались только черные каменные дымящиеся развалины. Общий ущерб, нанесенный пожаром, составлял около 190 миллионов долларов.
По все той же счастливой случайности жилой дом Патрика Олери оказался не затронут огнем.
Великий пожар Бостона явился крупнейшим городским пожаром, и до сих пор считается одним из наиболее дорогостоящих в разрезе экономических потерь в американской истории. Пожаром было охвачено 65 акров (26 гектар) в центре Бостона, 776 зданий, что принесло ущерб в 73,5 миллионов долларов.
Пожар начался в подвале 5-этажного складского здания на углу Кингстон и Саммер стрит, в субботу, 9 ноября 1872 года, сразу после 7 часов вечера. Во время начала пожара в здании никого не было, но свидетели утверждают, что первые признаки пожара появились в окнах подвальных помещений. Точные причины пожара никогда не будут установлены, но, согласно общему мнению, искра от топившегося углем бойлера, обеспечивающего работу лифта внутри здания, могла воспламенить горючие материалы, хранившиеся в непосредственной близости. Что бы ни вызвало возгорание, пламя быстро стало распространяться от здания к зданию, от крыши к крыше, охватывая целые кварталы зданий, которые до этого считались хорошо защищенными от пожара.
Бостонские пожарные, возглавляемые шефом Джоном Дэмреллом, приняли вызов в условиях плохого стечения обстоятельств:
Бостонская пожарная охрана, как и любая другая в то время, полагалась в основном на лошадей для доставки к месту пожара насосов, рукавных повозок, угля и лестниц. Однако в это время большинство лошадей было поражено лошадиным гриппом, что вынудило пожарных организовывать команды мужчин для доставки противопожарного оборудования к местам возгорания. Это увеличило время реакции и усугубило последствия от пожара.
Начальник пожарной охраны Бостона Джон Дэмрелл предупреждал городские власти, что система водоснабжения в деловом районе устарела и не способна обеспечить адекватную защиту от пожара, и, к сожалению, пожар доказал его правоту. В некоторых кварталах пожарные были абсолютно беспомощны, пока здания полностью выгорали, поскольку не могли найти гидрант с соответствующим давлением, чтобы обеспечить подачу воды на стволы.
Во время Большого Пожара Бостона 1872 года, строительные нормы и правила носили главным образом рекомендательный характер, и в редких случаях устанавливали обязательства. В результате архитектура центра города Бостона, хоть величественная и с богатыми декоративными элементами, отличалась пожарной опасностью. Улицы были узкими, здания часто были слишком высокими, чтобы достигнуть верхних этажей с пожарными лестницами и стволами, верхние этажи зданий зачастую были выполнены из дерева, с сухими стропилами и горючей обрешеткой.
Во время пожара комитет заинтересованных граждан собрался в здании муниципалитета, чтобы рассмотреть предложение мэра Гастона, состоящее в использовании пороха для уничтожения зданий на пути пожара. Идея состояла в том, чтобы сформировать противопожарный разрыв на пути огня, и помешать ему распространиться далее. Начальник пожарной охраны Дэмрелл сначала возражал, указывая на то, что использования взрывов может принести больше вреда, нежели пользы, но в конечном счете, под политическим давлением, Дэмрелл был вынуждел согласиться. Несколько импровизированных команд людей без какого-либо опыта заполнили здания бочонками пороха и зажгли детонаторы. Взрывы привели к ранениям людей, а огонь с пылающих развалин привел к поджогу соседних зданий. Руководитель пожарного департамента Дэмрелл остановил операцию.
Бостонские пожарные изо всех сил пытались сделать свою работу среди улиц, забитых зрителями, грабителями, и испуганными собственниками зданий. Толпы людей не покидали окрестности разрушенных зданий, пожарные рукава рвались под колесами телег.
После 20-часового огненного разгула, пожар был остановлен неподалеку от исторических достопримечательностей Бостона: старого южного молитвенного дома, Фэнюэл-Холла и старого дома правительства. Последствиями пожара были дымящиеся развалины магазинов, разоренные торговцы, владельцы фабрик, газет и страховых компаний. Сотни людей оказались бездомными, тысячи — безработными. От огня погибло тридцать человек.
От Великого пожара Бостона осталось солидное наследство в американской истории, благодаря усилиям начальника пожарной охраны Бостона Джона Дэмрелла. Сразу после пожара Дэмрелл организовал Национальную ассоциацию Начальников пожарной охраны, ключевую организацию в установлении универсальных строительных правил пожарной безопасности.
Почти 700 человек погибли, большая часть Сан-Франциско превратилась в развалины во время величайшего землетрясения и вызванного им пожара.
Без сомнения, о землетрясении в Сан-Франциско знают все американцы. Вместе с пожаром в Чикаго и наводнением в Джонстауне землетрясение в Сан-Франциско относится к самым ужасным и широко известным катастрофам в истории Америки. О землетрясении писали и слагали песни, сцены разрушений показывали в кино и театрах.
Тем не менее следует отметить, что это землетрясение не самое сильное за историю Америки. Землетрясения в Новом Мадриде в декабре 1811 года и в январе 1812-го, когда подземные толчки сотрясли всю долину реки Миссисипи, были значительнее, так же как и катаклизм на Аляске в 1964 году.
Сан-Франциско расположен прямо на разломе Сан-Андреас, который является частью трещины земной коры, тянущейся вдоль всего побережья Северной и Южной Америки. Сейсмическая нестабильность Калифорнии связана именно с этой впадиной. Слабые подземные толчки были зарегистрированы в Сан-Франциско в 1868, 1892 и 1898 годах, но ни до, ни после катастрофы в 1906 году землетрясение не достигало такой силы — 8,3 балла по шкале Рихтера.
Город, который был разрушен в 1906 году, слабо напоминал сегодняшний Сан-Франциско. Это был поселок, стихийно возникший и разросшийся во время «золотой лихорадки» 50-х годов XIX века. К началу XX столетия Сан-Франциско стал мегаполисом и финансовым центром Запада, но сохранил многое со времен первых старателей. Всему миру были известны бордели, курильни опиума и игорные дома китайского квартала. В то же время Сан-Франциско стал своего рода культурным центром Запада, там жили многие известные писатели, музыканты и люди искусства.
Землетрясение началось 18 апреля в 5 часов 14 минут утра, когда весь город еще спал. Было всего два сильных толчка с интервалом в две минуты, но этого хватило, чтобы разрушить хлипкие постройки, расположенные на приморской низине. Было разрушено также главное административное здание и несколько роскошных отелей. Почти все газо- и водопроводы были повреждены в первые минуты катастрофы, прервав водоснабжение. Отсутствие воды и гибель начальника пожарного управления Дэнниса Т. Салливана в первые же минуты землетрясения стали причиной того, что возникшие многочисленные пожары не сумели погасить. Три последующих дня город полыхал, как факел, пока не сгорел дотла.
Первые пожары вспыхнули сразу же после землетрясения. Один из них, начавшийся оттого, что некая женщина готовила себе на печке завтрак, был с черным юмором назван газетчиками «пожаром ветчины и яиц». Во вторник, среду и четверг люди продолжали бороться с огнем самыми разными способами. Для создания встречных пожаров дома начиняли динамитом и взрывали. Эти меры помогали, но чаще всего пожары выгорали сами собой. Наконец, 21 апреля, в субботу, пошел дождь и потушил остатки пламени. Наиболее эффективные действия по борьбе с пожаром были предприняты портовой пожарной командой. Благодаря этому порт не был разрушен, что облегчило восстановление города.
Бригадный генерал Фредерик Фанстон, офицер военного округа Сан-Франциско, вскоре после катастрофы начал получать многочисленные сообщения о разбоях и грабежах и приказал ввести в город войска. Мэр Юджин Шмиц выпустил прокламации, извещающие, что солдаты получили приказ расстреливать мародеров на месте.
Тем временем военно-морской флот начал спасательные работы по эвакуации сотен бездомных людей на другую сторону залива.
Сохранилось множество историй о людях, переживших сан-францисское землетрясение. Например, о знаменитом певце Энрико Карузо, который выпрыгнул в пижаме из окна «Палас-отеля», прижимая к груди портрет президента Теодора Рузвельта с автографом, или об актере Джоне Барриморе, который в вечернем смокинге и цветком в петлице бродил среди руин абсолютно пьяный.
После землетрясения оказалось, что разрушено приблизительно 500 кварталов домов. Около 700 человек погибли, много тысяч осталось без крова. Деловой район города был полностью сметен с лица земли.
